Откройте свой Мир!

Ах, какие удивительные облака выдались в этом августе! Кучевые, подсвеченные солнцем, они не спеша плыли в высоте, принимая причудливые формы. Елена поднималась по лестнице все выше и выше, и, наконец, вступила босыми ногами на нежный бархат одного из них.
- Я в Раю, как здесь прекрасно! – воскликнула Елена и тут перед ней предстали два высоких, слепящих белоснежностью ангела.
– Вам нельзя сюда, - промолвил сурово один из них.
– Как? Почему? – похолодела Елена, - Я же так правильно жила!
- Да, - мрачно подтвердил второй, - эта душа на редкость выдержана в своих помыслах и действиях.
- Но любила ли она? Что она сделала для того, чтобы хотя бы самой стать счастливой?
- Но я же не грешила! И даже, наоборот! – Елена закричала в отчаянии, острая обида прошила её живот болью и, вместе с этим, содрогнулось и потемнело облако.
- Возвращайся! – ангел хлопнул в ладоши и облако, рассыпалось в дождь.
В яркоосвещенной операционной стояла напряженная тишина – лишь тихо позвякивали инструменты и бился в стекла окон внезапный ливень. Операция на матке прошла успешно.
- Ну что, наша пациентка начинает новую жизнь, – снимая перчатки, сказал высокий хирург.
- Праведную? - усмехнулся второй. - Ей не привыкать. Каталку в реанимацию!

Горы пены прохладной взбивает прибой,
Силясь вспомнить момент зарождения жизни:
«Мир, себя убивающий, я и не мыслил.
Серый дым от пожарищ стёр облик людской...»

Арканарское солнце - звездой золотой
Раскаляет сады окровавленной вишни.
Не зарёкшись от доли, суму тянет нищий,
В коей голая правда с печатью: « Изгой!»

Вновь преследуют власти тлетворность баллады.
А Цурэна душа жаждет пенной прохлады,
В кабаках не залившая праведный гнев.

И в лицо плюнул пеплом взбесившийся ветер,
Видно вспомнил былые сонеты о лете…
И шептала волна: " Жизнь бездушная - блеф…»

Белым грибком на толстенькой ножке. Рожью поспевшей и нивою сжатой.
Холодным рассветом, обильными росами. Пёстрыми астрами с лепестками - иголкой. Березовым веником, что связан для бани. Соками вишни цвета граната.
Сибирскими травами с целебною силой. Низким полётом стрижей.
Днём Ильиным, что завершает купальный сезон. Черной и красной смородиной. Медовым Спасом - лакомым даром тружениц пчел.
Отросшей в лугах отавой, что к сену прибавка. Плодами земли, кои просятся в банку.
Сахарным яблоком, сочным и вкусным.
Ветрами-ветрогонами, погнавшими пыль по белу свету и зарыдавшими по красну лету.
Остывающими водами в реках и озёрах. Посевом озимых.
Спожинками и первым караваем из нового хлеба.
Брусникой, зовущей в лес на прогулку.
И воспоминаниями о твоём дне рождения… И цветами - конечно же, розами… Они источали запах любви... И стихами… Мы их сочиняли вдвоём твои мысли, мои рифмы…
И… разлукой…

Далеко остались Москва и офис, больше похожий на огромный, гудящий улей. Самолет плавно коснулся шинами посадочной полосы, прокатился, сбавляя скорость, и подрулил к зданию аэропорта.
"Вот и Геленджик! Море, солнце, пляж, дискотеки, девочки - на целых 16 дней! Кайф!" - Ден широко улыбнулся от собственной мысли и поспешил на поиски отеля.
Номер заранее не бронировал, поэтому несколько переживал. Всё - таки август - самый популярный месяц для отдыха.
С третьей попытки ему повезло, снял приличный номер в гостевом доме «Белла Виста».
"Чисто, комфортно, то что нужно, - резюмировал, осмотревшись: " Первым делом на пляж, а потом... потом видно будет".
Быстро переодевшись и прихватив полотенце, поспешил к берегу.
Сказать, что на пляже негде яблоку упасть, значит, ничего не сказать. Берег и мелководье возле него скорее похоже на какое-то кишащее чудовище. Ден изрядно побродил, пока нашел свободный шезлонг. Скинув пестрые шорты, стал рассматривать молоденьких девушек в бикини. Неожиданно сзади раздалось:
- Не желаете освежающий коктейль? Такого вы еще не пробовали!
Ден слегка вздрогнул и обернулся. Со сверкающим подносом, на котором был единственный бокал, стоял самый настоящий индус в чалме и длинном халате. Не дав Дену время на раздумья, индус почти вплотную придвинул поднос и, сверкая улыбкой, произнес:
- Берите, берите! Совершенно бесплатно и очень вкусно!
Взяв бокал, отхлебнул глоток, вкус был совершенно необычным. Индус словно испарился, нигде не было видно его чалмы. Тут же забыв про него, он осушил бокал до дна.
И вдруг началось что-то странное. Пляж моментально опустел. А по кромке воды в его сторону шла ....мечта поэта, а точнее её воплощение, словно сама Афродита, вышла из пены морской с ангельской улыбкой. Воздушная туника струилась по её фигуре, каждый раз отвечая трепетным порывом на дыхание влажного морского бриза.
Огненно-рыжие волосы, сплетённые с жемчужной лентой, были уложены в такую немыслимую причёску, что даже богатого словарного запаса Дена не хватило бы её описать.
Он так и застыл в позе как замороженный, с бокалом в руке, как в детстве во время игры: « Море волнуется раз…»
- Вы шевельнулись! - засмеялась девушка, словно прочитала его мысли, - а значит, выбываете из игры! Хотя, если учесть, что море всё ещё волнуется, а ваша фигура мне нравится, можно и продолжить. Меня зовут Люси. А Вас?
- Ден, то есть Денис, но для друзей Ден.
Ден, кажется, начал приходить в себя и обрёл дар речи:
- Люси, Вы тоже отдыхать приехали? И откуда, если не секрет?
- О, это большой секрет! Я вообще из другой галактики, - она снова рассмеялась:
Мы так и будем стоять или может, пойдем купаться? Ведь Вы еще не купались. А море такое бархатное.
Она подмигнула и, не снимая туники, зашла в воду.
В нем проснулся древнейший из инстинктов.
«Да и кто устоит?! Бархатное море, бархатная кожа... Куда же это мы заплывём?»- мысленно парировал он сам себе.
Люси плыла словно русалка. Ему пришлось поднажать, чтобы догнать её. А настигнув, не сдержался и, притянув к себе, поцеловал. Что это был за поцелуй! Словно космос ворвался в его мозг, и он не плыл, а летел в этой бесконечности, каждой клеточкой ощущая холод пространства и огненные вихри звёзд. Обнаженное женское тело под вуалью полупрозрачной ткани ответило на его поцелуй, и они соединились в единое целое. Дену даже показалось, что две волны сошлись, образуя колыбель, и слегка покачивают их, не давая ни уйти под воду, ни оторваться друг от друга.
Диск луны, висевший прямо над ними, прокладывал на поверхности сверкающую дорожку. И они то ныряли друг за другом в этом бриллиантовом блеске, то вновь целовались.
Вдруг он услышал какой-то странный звук, доносившийся откуда-то снизу.
- Пока, Ден! Мне пора! - улыбнувшись, сказала Люси и нырнула в воду.
Он нырнул следом, но его подхватили вибрирующие волны и закрутили, закрутили.
Звук быстро нарастал и стал похож на оглушающие удары гонга. Почувствовав, что куда-то проваливается, отключился...
- Эй, парень! Ты часом на солнце не перегрелся? - донесся голос до его сознания.
Кто-то тряс его за плечо. С трудом открыл глаза и первое, что увидел - озабоченное незнакомое лицо. Высокий, щупленький парнишка лет двадцати в шортах и накидке с надписью "спасатель" пощупал пульс на его руке.
- Где я? А где Люси?
- Ого! Сколько ты вчера выпил, что и не помнишь? - хохотнул тот.
- Да не пил я! И вообще, отстань. Я в порядке.
- Ну, будь! - пожав плечами, спасатель побрел дальше осматривать почти пустой пляж.
Еще не жаркое солнце только оторвалось от линии горизонта, значит было где-то около восьми часов утра. Ничего не понимающий Ден побрел в отель. Внутри возмущенно заурчало, и он вспомнил, что ничего не ел со вчерашнего дня. Ускорил шаг, на ходу придумывая, где можно быстро позавтракать. Перед глазами возник образ Люси, очертания её тела, вкус губ...
"Нет. Это не могло быть только сном. Я же не спятил!"
Следующие несколько дней он то бродил по городу, заглядывая в отели, то падая от усталости, приходил на пляж, и сидел в полудрёме до рассвета, в ожидание чуда.
Но бесполезно. Её нигде не было.
До конца отпуска оставалась одна неделя. Ден пришел на пляж и вдруг его как будто током шибануло. Он увидел на другом конце пляжа знакомый халат и чалму, а на подносе один единственный бокал. Индус медленно ходил и разглядывал отдыхающих. Ден, огибая попадающиеся на пути шезлонги, ринулся к нему и, словно обезумевший, закричал:
- Мой! Это мой коктейль!

Его зовут Августин. А как иначе можно окрестить родившегося пятнадцатого августа! "Бонапарту с Шендеровичем сильно повезло родиться со мной в один день," - лениво зевая, подумал он. Августин всегда интересовался, как бы могли его именовать, не будь он царского рода. Авик? Гуся? Гурман с аппетитом представил жирненького гусака, облизнулся и вздрогнул. Эх, разве известность и царский статус кому-нибудь помогали?!
Возьмём хоть Шендеровича. Уж на что грозен острословием, ни один чиновный просчёт не пропустил, и того дома поди "Витюшей" кличут вместо гордого "Виктор" - "победитель".
А Наполеон Бонапарт? Пол-Европы в кулаке держал, в Африку победно хаживап, Москву горящую видел! Гроза царей-королей и сам - император, но так до самой кончины обретался с прозвищем "Бони", словно опереточный клоун. Даже у трепетавших перед ним врагов. Тьфу, напасть! Хуже того, ушлые рестораторы присвоили его знаменитое имя ничтожному торту с кремом. Ужас!
Августейший Августин девчачье-сладкого не любил. Настоящему мужчине пристало есть мясо, а не сахарную пудру с орехами, будто гусю на откорме! Проклятье, опять этот гусь в мысли лезет со своей деликатесной циррозной печёнкой! Шею поганцу бы свернул! Впрочем, что ему презренный гусь, так, слегка перекусить. Вот добрый буйвол, это - да!..
Августин снова зевнул, потянулся и закрыл глаза. Ему снились жаркие охоты, непримиримые схватки за царский трон и блаженные стоны любимой жены.
Сладкого почивания, царственный, в уютной клетке зоопарка с надписью: "Августин. Африканский лев. Не кормить!"

Мы август ловили на бархате моря,
Кефалью серебряной билась волна,
И звёздною песней мажора в миноре
Дотла упивались, хмелея сполна.

Крылатые лодки нам ветер дарили,
Змея серпантина манила в холмы.
Беспечность румянить на солнечном гриле
Позволили блики ночной полутьмы.

Ожившая пристань смеялась скрипуче,
За ней усмехался тенёк среди свай,
Старинная-новая исповедь путча
Под "Бэсамэ мучо" толкала:"Давай!"

Кипел карнавал без оглядки на вечность:
Быстрее катился восторженный нуль,
Ещё конфетти календарь был расцвечен
Да грош обещаний вернуться тонул...

Горят негасимой свечой кипарисы,
Зелёное пламя скорбит... ни о ком.
Уполз по-змеиному август за пристань,
А сердце осыпалось пляжным песком.

Не хочу ни добра и ни зла,
Встреч ненужных, недужных прощаний.
Я давно не даю обещаний.
Я в себе это пережила.

Спит мой ангел, бездействует бес,
И покою я этому рада.
Август нежится в сумерках сада
Под хмелящих дождей полонез,

А гроза полыхает? – К стихам!
Сонным и сладковатым под утро:
В них сквозит предосенняя мудрость.
Манит тропка ведущая в храм.

Прикрываюсь улыбкой от зла,
Я сыта непростой добротою.
Поняла я, что большего стою.
Я в себе это пережила.

Рыжей кошкой крадётся жара,
И лелея на сердце усладу
По дороге из солнечных радуг
Я бегу в новый день по утрам.

Как я люблю тебя? Мне рассказать позволь.
Моя любовь сравнима с неба глубиной,
и падает душа: исчез ты с глаз долой,
грустит, не видя долго милый облик твой.

И утро каждое, проснувшись, я горю,
ты солнцем в жизнь вошёл, уют свечи затмив.
Любовь моя вольна, и ты вольнолюбив.
И лести чужд, а я бесхитростно люблю.

Страсть без остатка поглотила, до конца.
Вместив былого боль и юности наив,
Любить мне пылко вновь возможность возвратив,
потерянных святых, дыханьем став моим,
смех, солнце, слёзы, грусть! Я попрошу Творца,
И после смерти мне любить тебя.
Как я люблю тебя?



"Как я люблю тебя?" Элизабет Баррет Браунинг

How do I love thee? Let me count the ways.
I love thee to the depth and breadth and height
My soul can reach, when feeling out of sight
For the ends of Being and ideal Grace.

I love thee to the level of every day's
Most quiet need, by sun and candlelight.
I love thee freely, as men strive for Right;
I love thee purely, as they turn from Praise.

I love with a passion put to use
In my old griefs, and with my childhood's faith.
I love thee with a love I seemed to lose
With my lost saints, -- I love thee with the breath,

Smiles, tears, of all my life! -- and, if God choose,
I shall but love thee better after death.
How Do I Love Thee?

Я как раньше считаю до трех,
И пытаюсь заснуть,
Только мысли толкают в ребро, и на кухню зовут.
Горький кофе
Залил молоком -
Получается муть.
Сердце с памятью вновь не владу,
Скоро мозг мне взорвут.

Одеваюсь…
Иду…
И, поверьте, неважно куда.
Над моей головою дрожат и гудят провода.
Вспоминаю, что мир окружающий все-таки есть.
Так бывает.
Для сердца больного
Бессонница - жесть.

Темной ночью июльской по улицам тихим бреду.
Поцелуй твой последний, как льдинка, растает во рту.
И, как раньше, считаю до трех,
Чтоб забыть этот бред,
Но без всякой надежды встречаю туманный рассвет.

Вновь жизни открыл страницу,
Незнакомые лица…
Серпантин различных идей,
Без затей.
Извечна судьба абсолюта.
Салютом -
Брызги веселья.
Ищу,- уже новый лист,
Я – оптимист.
Ты где-то за моей спиной,
Летишь звездой.
Слышу, заиграло сердце
Скерцо.
И вот глаза твои улыбаются,
Мысль обрывается…
Коснулся звенящей струны,
Но это не сны
Спадают каскадом.
Рядом небо вуаль,
И вся даль
Отражается в капле.
И из фонтанов -
Живая вода.
И звезда -
Доверчиво в руки садиться.
Закрыта страница.

Дай мне принюхаться по-кошачьи
К рвущимся в форточку песням липы!
Жмуря глаза, я почти не плачу,
Чуя вполуха асфальта всхлипы.

Пахнет асфальт горячо и остро,
Он отбивается от напасти.
Всё в этой жизни предельно просто!
Ливень в жару – это приступ счастья.

Прыгнуть бы прямо под дождь в окошко
И намокая тонуть в нирване…
Но уважаемой серой кошке
Мокнуть пристало в прохладной ванне.

В чёрной груди расцветает сила,
Рвутся полотна небес стократно!
Дай же мне выйти под ливень, милый.
Пара минут – и вернусь обратно!

Буду искриться, звеня, зелёным,
Небо прокалывать жёлтым взглядом;
Алые чувства дарить влюблённым,
Я переполнена, мне не надо!

Я запеваю с дождём дуэтом!
Я запиваю восторг водою.
Так нереально прекрасно лето,
Щедро наполненное мечтою!

Полную грудь наберу метафор…
Жаль, но закончится ливень вскоре.
В августе тот же великий автор
Дождь сочинит, но уже в миноре.

В августе будут дожди иные.
Жар вдохновенный они остудят.
Ноты осенние, золотые
В летнем дожде ощущают люди.

Своё профессиональное образование я получил в музыкальном училище. По уважительной причине я государственные экзамены сдавал не со своим курсом. У нас был такой экзамен по дирижированию оркестром. Все путние студенты выходили из оркестра, становились к пульту и дирижировали свою пьесу. Я же выходил к оркестру из зала. Моя пьеса называлась «Иван – дурак» (Из сюиты В. Бояшова «Конёк-Горбунок») Пока я шествовал к пульту, ведущий педагог рассказывал обо мне и громко объявлял мой номер. И вот, поднимаюсь я к оркестру, беру палочку, становлюсь к пульту. В это время звучит : «… из сюиты «Конёк-Горбунок» - «Иван-дурак». И на последних словах я кланяюсь залу. Эффект был потрясающим! Студенты чуть не выпали из оркестра. Ну, а я и по жизни такой остался!

И в тепло, и в непогоду
Будь здоров и не болей!
«Вдохновению» - три года,
Это – тоже Юбилей!

Здесь и «альфа», и «омега»,
И начало, и конец,
Здесь под парусом Олега
Льём тепло своих сердец.

Наш корабль бодро мчится
По бушующим волнам.
Рады авторы учиться
Цену знать своим словам.

Здесь у всех – одна планета,
И на всех – одно перо,
Здесь писатели, поэты
Вьют читателям добро.

Нынче Праздник, именины,
Дружно празднуют друзья,
Наши авторы, админы -
Мы тут все – одна семья!

Все друг другу здесь – родные,
Нам тут ссориться – нельзя!
Мы – поэзии связные
И на всех – одна стезя!

Каждый из нас хоть когда – то испытал такое прекрасное чувство, как любовь. Пусть даже детское, но оставившее память на всю последующую жизнь. Вот и я не был обделён этой «болезнью».
Жили мы в далёком сибирском селе. Лето было для нас – это купание в озере, походы в лес, различные игры («Бить – бежать», «Поп – гоняла», «12 палочек», «Чижик», «Мушка» и другие. Игры начинались с утра и до вечера, с подъёма и до упада. А вечерами начинались другие игры, но это уже – для молодёжи. В то далёкое время я ещё был маленьким – собирался в первый класс. Лишённые телевизоров, компьютеров, мы целиком вкушали все блага матушки – Природы.
У моей бабушки была подруга – баба Дуся. Они часто проводили свободное время вместе. Вот как – то пошли мы в лес вчетвером – бабушка Пелагея, её подруга с внучкой Любой и я. То ли по ягоды, то ли по другим надобностям, я уже и не помню. Но перед самым лесом, бабушки отправили нас домой, с Любой. И вот идём мы вдвоём, держась за руки и болтаем о чём попало. Люба рассказывает своим чудным голосочком о чём – то своём, девчоночьем. А вокруг – зелёный луг, трава, цветочки, лепесточки! Дивный запах зелени, стрёкот кузнечиков, порхание бабочек. И солнышко, с высоты наблюдая за всеми, шлёт нам тепло своими яркими лучами. Любочка срывает полевые цветки, налаживает их себе на голову – заглядение просто! Впервые я был очарован просто девочкой, её голосом, её непосредственной радостью жизни, какая она есть. Общение наше длилось не более часа, но в моё сердце навсегда воткнулся лучик Любиного обаяния.
Встретился я с Любой уже в школе, когда пошёл в первый класс. Сидели мы на разных партах, но я издали любовался Любой, бросая восторженные взгляды тайком. При встречах с ней я мгновенно терялся и не мог вымолвить ни слова. А подойти к ней и чего спросить – это было для меня настоящим подвигом, на который я никогда не решился бы. Раз как – то мой сосед по парте, Серёжка Пискунов завёл со мной разговор (шёпотом, во время урока) о наших симпатиях к девочкам. Когда я сказал, что мне нравится Люба, он презрительно ответил: «Эта жаба?» Больше я никогда ни с кем не делился своими чувствами.
Естественно, мне приходилось встречаться с Любой на различных школьных мероприятиях, но всегда старался уходить от более близких контактов, чтобы, не дай Бог, оказаться с ней наедине! Как – то Любе рассказали, что я – остроумный, живой собеседник (мои друзья по пионерлагерю), и она, лишённая злого умысла, спросила меня об этом. А в лагере меня ребята прозвали Никулей, в честь великого клоуна Юрия Никулина. Так я, чтобы поддержать марку, давай перед девочками кувыркаться, бешено хохотать и жевать траву. Много лет уже прошло, но мне до сих пор стыдно за такое «остроумие».
Одному только близкому другу, Сергею Подойменко, я доверил свою сердечную тайну. Он пытался сколько раз меня свести со своей «любовью», Любовью Перфильевой, но я категорически не решался на такие опрометчивые шаги. Некоторые мои школьные друзья (Коля Гришанин, Петя Волосатов) тоже догадывались о «предмете» моих воздыханий. Но я с ними не поддерживал любые разговоры о моих привязанностях. Окончили мы седьмой класс. Моя семья собралась переезжать в город, в другую республику. И вот, перед отъездом, я написал записку, где было крупными буквами написано: «ПЛЮС». (Перфильева Люба, Юдин Стёпа). Всё это было закопано в садике, под прясло, сверху было положено железо, на котором мелом были написаны те же литеры «ПЛЮС».
Когда я вновь приехал через год на родину, заглянул под штакетник – записка моя истлела, буквы стёрлись и от пресловутого «плюса» остались всего лишь воспоминания. Люба впоследствии вышла замуж за другого школьного товарища, прожила с ним долгие годы, есть у них и дети, и внуки. А я нашёл себе другую любовь, с которой живу и поныне. Но воспоминания о детской влюблённости сопровождают меня всю мою жизнь. Спасибо тебе, Люба, за первое чувство!